И  Я   ПРОЩАЮ  ТЕБЯ

                 размышления

     Почти проливной дождь, холодно. И все-таки хорошо, что я поехала в лес. В гущу деревьев дождь не проникает. Грибов не видно. Только алеют в еще зеленой траве кисти  намокшей  брусники. Никакой суеты, можно спокойно поразмышлять.

    Последние годы одна  навязчивая мысль: необходимо встретиться с тобой. Покаяться, выслушать. Сколько мы не виделись? Около четырех десятилетий. Раньше  я не вспоминала о тебе. Вычеркнула  из своей жизни  с чувством своей правоты: обидел – уехала  с маленькой дочерью. Навсегда! Сильная женщина! А может это не сила, а испуг, слабость? Теперь понимаю – надо было разобраться. Простить, притереться  друг к другу. Умение и желание прощать… Молодые мы максималисты:   хорошо-плохо  -  и никаких оттенков!

    У тебя своя правда. У меня – своя. Неправа я была, неправа…

    Там у тебя до сих пор нет  внуков, а здесь – трое. Ты видел их  фотографии, присланные мною тебе пару лет  назад. Снизошла!

    Когда я уехала, ты долгое время настойчиво писал мне письма, Я их не читала, боялась читать – отрезала, так отрезала! Конверты с письмами, ярко вспыхнув, таяли в огне топки титана ванной комнаты. Сгорали твои мысли, чувства, твоя боль…

    Ты так и не понял причины моего отъезда. Я не дала тебе даже возможности повиниться. Гордыня! Этот первородный грех человечества сидел во мне так  крепко и так слился со всеми моими мыслями и поступками, что я считала его «своей правдой». Один Бог ведает, где правда. А мы, возгордившиеся букашки-человеки, возомнили себя пастухами, забыв, что мы всего лишь неразумные овцы, расшалившиеся настолько, что стерли грань между шалостью и пороком.

    Все это время без тебя я пытаюсь взлететь с одним крылом, а то,  отрезанное, болит и  кровоточит.

    Через несколько лет твоя дочь, возможно, станет бабушкой, а ты – прадедом.

    Как я хочу увидеть тебя! Увидеть, пока мы еще живы и способны к покаянию. На том свете этого сделать будет уже невозможно. Только бы успеть! «Возлюби ближнего своего, как самого себя» и прости врага своего…  Ибо враг  твой – это твой ближний, которого ты не сумел понять и простить  из-за распиравшей тебя гордыни – твоей субъективной   «правды». Людям очень трудно общаться друг с другом и, чем ближе их общение, тем чаще они становятся врагами. От любви до ненависти…

      Все глупости и ошибки, дурные поступки – из-за несовершенства нашего. Мало в нас, людях, любви. Ибо, чтобы возлюбить ближнего своего,  надо вначале понять, что все мы не безгрешны и постараться свои мысли и поступки довести до такого совершенства, чтобы начать уважать себя. Воспитать  в себе хотя бы зачатки веры, рассудительности, воздержания, терпения, прощения, благочестия, братолюбия. И тогда сами по себе отпадут даже мысли о непрощении или о нелюбви к своему ближнему.

      В салоне машины тепло, уютно. Я разлеглась на задних сидениях. Голова – на подушечке, добротно сшитой моей дочерью. Мягко. Глаза закрыты. Стекла салона  от тепла запотели и «заплакали». Снаружи – бесконечный дождь. В багажнике – немного грибов и брусники.

   Твои внуки, слегка уставшие, немного промокшие, надышавшиеся  лесным сосновым воздухом, пошаливают на средних сидениях. Впереди, рядом со  своим мужем, воркует твоя взрослая первая дочь…

   А  ты не видишь и не слышишь ни дочери, ни внуков. Ты далеко.

  Прости меня, если сможешь, и я прощаю тебя, и очень хочу увидеть. Только бы успеть…

                     К Р И К   Д У Ш И

                  ( воспоминания)

 

            Моё детство прошло  в Урене. Семья наша жила на улице Труда недалеко от « торцовки», которую после войны из деревянных  чурбачков выкладывали немецкие  военнопленные. Торцовка эта начиналась от железнодорожного переезда и на  перекрёстке с улицей Ленина возле колхозного рынка  заканчивалась. И там на углу на  тротуаре, как на посту, сидел на деревянной подставочке  безногий Степан. Он сидел   там  всегда. Каждый день: с утра и до позднего вечера. Просил милостину. Молча. Терпеливо. Даже с каким-то,  только ему присущим в  подобной ситуации, чувством  собственного достоинства.

            Его большую  кряжистую голову  летом и зимой обрамляла одна и та же шапка-ушанка, покрытая сверху истёртой от долгого ношения кожей.

На теле – старенькая  опрятная  фуфайка. Глаза у Степана были большие, светлые, навыкате. Лицо красное ( от напряжения и болей в теле его, очевидно, мучило давление). Наружная  сторона  пальцев  рук истёрта до крови: сжатыми в кулаки руками он опирался о землю при передвижении. Двигался он удивительно быстро. Возле него стояла небольшая  алюминевая мисочка, в  которую прохожие изредка  бросали  пятаки и  гривенники. Каждого, проходящего мимо человека, Степан оглядывал  внимательным, насквозь пронизывающим  взглядом. Проходя мимо и, ловя этот просящий взгляд, я  отводила глаза, стесняясь в эти моменты своей  физической полноценности и понимая, что ничем не  могу ему помочь. Поговаривали, что у нищего семья и  пятеро  ребятишек, которых он содержал, а ноги он потерял вовсе не на фронте…

Впрочем, последнее обстоятельство никак не влияло на  мою жалость  в нему. Когда была возможность, я тоже  бросала в алюминевую миску какую-то мелочь.

            Летом 1960 года  мы уехали из Уреня насовсем.  Я вернулась туда через год уже в гости на каникулы. Однажды, проходя по улице Ленина мимо  деревянной аптеки  с  высоким  крылечком, куда меня раньше часто посылали бабушке за лекарством, я увидела Степана. Вид его настолько поразил меня, что я несколько дней горько проплакала,  поняв, что это конец. Степан располнел, отёк. Торс его значительно укоротился. Визуально складывалось впечатление, что остались только голова и  грудь… Лицо нищего было  краснее обычного и он был пьян. Я резко почувствовала невыразимые  страдания остатков его тела. Во взгляде Степана уже ничего не  напоминало о достоинстве, а был только крик души истерзанного болью человека…

               ПРОСТРАНСТВО  ЛЮБВИ

       На окраине небольшого северного городка, на крутом  берегу красавицы-Вычегды  раскинулся пустырь с зарослями хвоща и одуванчика. Городок ширился и пустырь, постепенно застраиваясь  красивыми многоэтажными домами, вырос в широкий бульвар. Но новоселам там жить было неуютно. Скучные  до волчьей тоски  пустые дворы с кучами неубранного строительного мусора, мятыми пластиковыми бутылками да рваными целлофановыми  пакетами, туда-сюда носимыми ветром, не радовали глаз.

       Бабушка Аня  вторую осень обихаживала свой двор на новом бульваре.  Сажала возле подъездов кустарники, цветы, молодые деревца. Она представляла, как через несколько лет  заневестятся и  зашепчутся  на ветру пышные изумрудные березки, заалеют по осени тяжелые кисти молодых кучерявых рябин, разрастутся кусты сладкого пахучего шиповника. Сердце ее радовалось и она  не чувствовала усталости. Рядом с бабушкой постоянно крутился ее шестилетний внучок Павлик. Они вместе ходили на  крутой  лесистый  берег Вычегды и откапывали молоденькие побеги  рябин, притулившихся почему-то возле разлапистых корневищ высоченных мощных берез.

   Приходилось брать с собой небольшой  топорик и лопату. Павлик помогал бабушке изо всех сил.  Затем они  вместе бережно несли мешки с маленькими отростками рябинок в комьях земли, чтобы не повредить мелких корешков.  Осень стояла сырая и пасмурная, словно за какие-то людские грехи прохудилось небо и каждый день лил мелкий затяжной дождь. Земля, воздух, дома  - все пропиталось сыростью. Но для пересадок лучшей погоды не придумать.

      Однажды вечером, когда Павлик отправился домой ужинать, а бабушка одна досаживала последнюю рябинку, она неожиданно почувствовала мысли тоненького  молодого побега. Деревце страдало. Ему было очень тревожно пережить этот судьбоносный для него вечер. Отрубленные корни, неумелым в бабушкиных руках топориком,  страдали. Новое место, незнакомая почва, соседство с бетонным  многоквартирным домом… Как люди отнесутся к рябинке, создадут ли вокруг нее  пространство Любви, или будут варварски обламывать трепетные молоденькие веточки и кидать рядом на землю окурки от сигарет?

  Бабушка Аня успокаивала деревце, просила не волноваться. С любовью взрыхлила почву возле стволика, убрала мелкие стеклышки и  камешки, Перекрестила. Рассказала, как хорошо будет побегу весной: здесь так много солнца, а дом защитит его от ветра.

     Рябинка успокоилась, выпрямилась, глубоко вздохнула и даже слегка зашелестела в знак благодарности за теплые слова своими, уже пожелтевшими,   узорчатыми листиками.

   Неожиданно из раскрытого окна на втором этаже дома раздался голос Павлика, который, решив порисоваться перед родителями своей « взрослостью», цинично произнес: «И зачем это бабушка сажает деревья, кому они нужны? Все равно их обломают и затопчут!» От этой выходки Павлика деревцу стало неуютно. Вспомнился красивый берег Вычегды, где оно беззаботно росло, прислонившись к  толстому стволу старой березы… Рябинка поникла. Боль в корнях стала острее, а первая тяжелая  ночь на новом месте показалась вечностью.

  Утром бабушка Аня зашла за внуком, чтобы отвести его в детский сад. Какой между ними состоялся разговор, рябинка не слышала, но, выйдя из подъезда на улицу, мальчик подошел к деревцу и искренне попросил у него прощения.  И после, каждый раз проходя мимо молодого саженца,  бабушка и внук останавливались, разговаривали с ним, подбадривали. Саженец  успокоился, окреп и стал привыкать к месту своего нового жительства во дворе красивого бульвара.  Вскоре выпал снег и нежно покрыл землю  мягким снеговым одеялом. Сладкая успокоительная  дремота теперь уже до весны охватила деревце.

    Будь счастлива, рябинка, в своем новом пространстве Любви!